Владимир Золотенин

В начале семидесятых годов прошлого столетия я работал в Смоленской СХТ в подразделении мехотряда. Мы, бригада в пять-семь человек, ездили по совхозам и распахивали местные неудобья. Это такие места, на которые у совхозов не хватало ни техники, ни сил, ни времени. К тому же, мы еще и выкорчевывали мелкие, а иногда и довольно крупные деревья. Деревенские бабки нас ругали: «Пакостники, всю калину выкорчевали».

После вспашки земля разделывалась тяжелыми дисковыми боронами. И по окончании выполненных работ это были очень даже плодородные посевные площади. Эти гектары в общую посевную площадь агрономами совхозов не засчитывались, зато урожайность шла хорошей прибавкой к основной посевной площади. В тех совхозах, где мы работали, на следующий год заметно повышалась урожайность зерновых.

Однажды (уже ближе к осени) наша бригада переехала на новое место. Остановились мы в двух-трех километрах от поселка Южный. Вагончик поставили прямо на берегу речки Камышенка. Надо сказать, что эту речку в отдельных местах можно просто перепрыгнуть, а в иных местах были такие омуты, что можно было плавать на большом баркасе. И ещё эта небольшая речушка считалась самой рыбной речкой в Смоленском районе. В ней водились как озерные караси и лини, так и речная рыба.

Где-то после обеда у меня в тракторе закончилась солярка, и я решил сходить в этот поселок. Много я про него слышал, а вот побывать в нём не приходилось. Вот я и решил сходить, так сказать, на разведку. Да ещё скажу, положа руку на сердце, что главной целью разведки была задача узнать, можно ли достать спиртное. Ведь в те времена, в уборку, спиртного днём с огнём не найдешь. Просто-напросто райком давал команду Потребсоюзу убрать с прилавков на время уборки все вино-водочные напитки. Ну, конечно же, этим пользовались предприимчивые люди. Широкого размаха, правда, не было (как сейчас), но в любой деревне можно было найти такую бабулю, у которой можно было разжиться самогоночкой или бражкой.

Итак, взяв с собой деньги и трёхлитровый термос, я отправился в село на разведку. Перепрыгнув в узком месте Камышинку, пошёл напрямую к крутому увалу, где и располагался посёлок Южный. Между речушкой и увалом был огромный луг, по которому бродили овцы. Пройдя немного, у подножья увала я увидел шалаш и пошёл к нему. Около шалаша на сплетенном кресле из ивовых прутьев сидел старик. Приблизившись к нему, я увидел, что он внимательно смотрит в сторону нашего вагончика. На первый взгляд, мне показалось, что старик слепой, но потом отверг эту мысль, так как на вряд ли слепому доверят охранять отару овец. Этот устремленный вдаль взгляд говорил о том, что старик думает о давно забытом прошлом.

Я громко поздоровался, дед что-то ответил на моё приветствие, не поворачивая головы. Я повернулся и устремил свой взгляд в ту же сторону. За Камышинкой стоял наш вагончик, казавшийся издали совсем игрушечным. Затем я перевел взгляд на овец, которые разбрелись по всему лугу между речкой и увалом. Овец оказалось намного больше, чем я предполагал. Наверное, со всех близлежащих деревень их здесь собрали.

- Ильи Ивановича заимку пашете, - донесся до моих ушей старческий голос.

Я, не отрывая от отары овец взгляда, мысленно подсчитывая поголовье, машинально спросил:

- Золотенина что ли?

Старик резко повернул голову в мою сторону.

- А ты чей будешь?

И тут до меня дошло, что здесь действительно была заимка моего деда по матери. И что этот неизвестный мне старик хорошо знал моего родного деда. Мать моя отца своего помнила очень смутно. Ей было всего пять лет, когда его хоронили. Надо сказать, что у нее было пять родных сестер и один приемный брат. На самом деле детей было двенадцать, но шестеро умерли в связи с большой смертностью. Она была младшей из сестер, а приемный брат был старше моей матери. Из рассказов тёток, старших сестёр, я узнал, что у деда когда-то давно под Южным была заимка. Все мои скудные знания про своего деда моментально промелькнули у меня в голове, и я ответил:

- Да, я его внук. Я сын его младшей дочери.

- Постой, постой. Это какой же? Сейчас припомню.

Дед, опять глядя куда-то вдаль, зашевелил губами.

- Это стало быть ты Нюркин будешь.

- Да, да, - ответил я.

- У него старшую-то дочь тоже ведь, однако, Нюркой звали?

- Да, две Анны, две Нины у них было.

В связи с большой смертностью, боясь потерять детей, дед с бабкой дали два имени Анна и Нина последующим своим дочерям, и в результате в семье было две Анны и две Нины.

- Ну как же, помню я, конечно же, помню. Она, старшая-то, за Павла Нецветаева вышла в Тырышкино. Да они там и жили всей семьей. А Павла-то взяли на войну, так он там и сгинул, не вернулся. А твоя-то мать, кажись, в Солоновку замуж вышла. Отсюда до Тырышкино километров десять будет, вот дед твой и ездил сюда.

- Что каждый день что ли?

- Да ну ты чё. Кажин день-то рази наездишься. Он тут, почитай, безвылазно жил по всему лету и Матрёна, как её…

- Евлантьевна, - подсказал я.

- Во, во. Она тоже тут же с ним была. Ну, она-то часто ездила в Тырышкино. Нагрузит ее, бывало, рыбой, медом, маслом. У них же тут, почитай, коров сколько было. Да пасека, да овечки. Ну, а на покос приезжали все. Тут всем находилась работа. Возьмет, бывало, Илья Иванович двух-трёх мужиков покрепче метчиками, так вот мы, ребятишки, не успевали им подвозить копны. Искупнешься тут же в речке и опять на коня верхом. Девчонки валки сена в копёшки собирали. Эх, времечко было…

- Ну, а как он рыбу-то ловил? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.

- Рыбу-то. Да он её, реку-то, насквозь видел. Знал, где она есть, а где её нет. Да её тавды, рыбы-то, было не то, что ноне. Счас-то рыбаков боле, чем рыбы. Илья Иванович знал, как добывать рыбку-то. Перегородит зелинами речку, а в удобных местах ставит верши. К утру эти верши хоть конем вытаскивай. Полные рыбы. Всю Тырышкину рыбой кормил. И нас, южновских, не забывал. Тады и воды-то поболе было. Весной-то, когда большая вода пойдет, так, почитай, половину этой поляны заливало. Вон до такого кочкарника всё было залито – вдоль реки действительно были видны высокие кочки, заросшие травой, похожей на осоку.

- Ну, а зимой как он ловил рыбку-то, - тут же спросил я. Бабушка Анна (сестра деда) рассказывала мне, что дед и зимой привозил целые короба рыбы.

- Зимой-то, я и говорю, что он её речку-то наскрозь всю знал. Он точно знал, где бьют родники, вот в этих самых местах и ставил морды. А ведь где родники-то бьют, вода, почитай, зимой в ентих местах вообще не замерзает.

Приедет раз в неделю целый караван в несколько саней и на одних санях обязательно большой, во все сани короб под рыбу.

- А остальные зачем? – поинтересовался я.

- Как зачем, под сено. У него же сено-то тут в зародах стояло. А скотину-то он на зиму всю туды в Тырышкину угонял. Вот он кажну неделю и ездил. По снегу-то сено куда легче перевозить. Приедут, он на санях с коробом едет морды проверять, а девки старшие-то его: Нюрка, Верка и эта, кажись, Грунька, сено накладывают. Покуда он проверит все свои карчаги да морды, у них уже всё готово. Все воза бастрыками затянуты. Ох, и молодцы девки, работящие все на подбор, рослые.

- А куда же он эту рыбу девал, продавал что ли?

- Ты чё, ни в коем разе, никогда деньги не брал. Даже обижался, кто к ему с расчётом подходил. Едет, бывало, по деревне, полный короб везет. Бабы, кто с чашкой, кто с кастрюлькой, а кто победней, да у которых много ребятишек, дак те и с тазиками не стеснялись. Никому ни отказывал. И с никого никогда ничего не брал. Он говорил: «Раз Бог дает мене за так, значит, и вы кушайте на здоровье».

Тут я присел на чурбачок и, поставив термос перед собой, вспомнил, зачем я пошёл, и спросил:

- Ну а насчет выпивки как, любил он это дело?

- А вот от этого он никогда не отказывался. Бывало, если особенно на праздник во всех дворах подносили. Бабы да и мужики удивлялись, куда же в его всё влазило. Крепок был на это дело. Настоящий был мужик. Счас таких мужиков нету.

От старших тёток я слышал, что «тятя» много выпивал, что под Южным была заимка, а вот куда всё делось, я ни сном, ни духом не знал и не имел об этом представления. И я напрямую спросил:

- А куда всё это делось-то. Скот, пчёлы, вся заимка? Раскулачили, наверное?

- Да нет, до этого дело не дошло. Приходили, правда, к нему из совету эти в вострых шапках со звездами. Был тогда разговор про раскулачивание. Ну тут вся Тырышкина поднялась в его защиту. Но не в ентом дело. Потом вроде слух прошел, что Илья Иваныч куда-то ездил и привез бумагу от самого Данилина. Потом, как оказалось, у Ильи Иваныча брат служил в коммунистах у Данилина. Вот и повадились они к Илье Иванычу на заимку. Что тут было… Дым коромыслом. До большого начальства-то далеко. А здесь приволье, гуляй – не хочу. А Илья Иваныч, он ведь простой мужик и нисколько даже ни скупердяйничал. Другой бы, если пожадней да посмекалистей был, пользовался этим, что с таким большим начальством гуляет. И как-то приумножил свое хозяйство. И Илья Иваныч своим кровным и кормил их, и поил, и нас голытьбу не забывал. Вот постепенно хозяйство-то и стало хиресть. Ведь такому хозяйству крепкая рука нужна. А он сам гулял и брата своего с друзьями-начальниками поил и кормил, да с собой им отправлял. А тут еще этот суд.

Я внимательно слушал его рассказ, не перебивая. Перед глазами, вместо нашего вагончика, куда был устремлен мой взгляд, стояла заимка. Большой дом, а вокруг его постройки и пригоны. У колка стояли улья, а между ними ходил мой дед, высокий, с бородой… Фотографии его не сохранилось, так как он не любил фотографироваться, но по рассказам очевидцев я его представлял таким.

Услышав про суд, я спросил у старика:

- А какой суд?

- Суд-то, а вот какой. Была у Ильи Иваныча зазноба. Замужняя она была, и ребенок у ней от своего собственного мужа был. И чего он в ней нашёл, непонятно. Незамужних девок полно было, а вот повадился, к ней и ничего не поделаешь, как мёдом намазано. Ну, значит, вот, а муж ейный и пронюхал про это дело. Илье Иванычу он ничего не сделал, у него вон какая защита. Ну, а ей взял да и отрубил голову. Затем, значит, ее – в могилу, его – в тюрьму, а ребеночка-то и отдали на воспитание Илье Иванычу. А у Евлантьевны-то своих шесть девок было. Как они его не хотели, невзлюбили. Анатолькой они его звали.

Я тут вспомнил, как мать рассказывала про Анатольку. Был он рыжий, некрасивый. Совсем не похожий на Золотениных. Только она одна из всех сестер к нему относилась по-доброму и жалела его.

- Ох, и отчаянный парень вырос из него, - продолжал старик, - подломили они лавку с Колькой Копытиным. Сколько-то мешков сахару сперли. Колька-то похитрей оказался. Уговорил он Анатольку. Ты, мол, возьми на себя, а то у меня уже срок один был, а ты как вроде сирота. Тебе вообще ничего не будет. Ну, Анатолька-то и взял на себя всё. Я, мол, один украл и баста. А Илья Иваныч ездил, ублажал всем там судей да аблокатов. Сколько он туда свозил добра да денег, одному Богу известно. Уж больно стыдно ему было перед народом (хоть и не родной сын), а сядет в тюрьму. Да главное за что, за воровство. Сам-то Илья Иваныч клочка сена чужого ни у кого не украл. А тут такой позор. Ну, значит, дали Анатольке полтора что ли года. Я уж и не помню. По тем временам, полтора года вообще со срок не считался. За колосок с поля и то садили. Ну, а вскоре после суда Илья Иваныч и сам прибрался. Да к тому времени здесь уж ни скота, ни пчёл, ничего не оставалось. После смерти Ильи Иваныча вроде рыбная артель была, потом меня на фронт взяли. В сорок восьмом пришел с фронту, на ентом месте уж ни кола, ни палки не осталось.

На какое-то время мой рассказчик приумолк. Я, чтобы как-то скрасить молчание, сказал:

- Приезжал он к нам, Анатолька-то, мне было года четыре. На Востоке он живет.

Он действительно приезжал с Востока, привозил красной рыбы и мне костюмчик с замочком.

Мы ещё посидели молча, и вдруг старик спросил:

- А у Ильи Иваныча ведь еще была одна дочь, она куда делась. Перед самой войной.

Теперь я начал рассказывать, что знал со слов матери.

- Да была, она и есть, моя тётка Нина. После смерти деда жить стало труднее. Тетю Нину отправили на Запад в няньки. Там жил второй родной брат деда, Иван, он был военным на корабле. И вот тётю Нину отправили туда водиться с маленькими детьми. Когда началась война, тётя Нина оказалась на оккупированной немцами территории. Она попала в концлагерь, её оттуда вызволил литовец, который сказал немцам, что она его жена. Он был на много старше её. Она и теперь живет в Литве. У меня есть братья и сёстры двоюродные. Брат двоюродный Юргес, по-нашему Юра, очень похож, как две капли воды, на моего родного брата Василия. Оба такие высокие, красивые, на голове густая шевелюра из густых, черных, как смола, волос. Приезжала к нам на Алтай дочка тети Нины, Кристина, ох и шустрая девка. Меня всегда поражал её акцент на ломаном русском языке. Так смешно было смотреть, как она что-нибудь рассказывает. Всегда серьезная и в то же время смешная. Сейчас замужем, двое детей. Тетя Нина живет хорошо, она – фермер. Правда, муж её, Пранас, уже умер давно, но дети всегда с ней, помогают. Они очень дружно живут.

- Был я там, - начал старик, - на Западе-то. Всю Прибалтику прошёл. И ты знаешь, что мы там видели? Они привязывают мешочки под хвосты коням. Вот смеху-то было. Это стало быть удобрение, его потом мешочек-то отвязывают и на огород. Да-да, едет по городу повозка, а у коня под хвостом обязательно мешочек привязанный. Двойная выгода. И улица чистая и удобрение на огород. У них там уж лишний клочок не пропадет. А у нас смотри – сколько ее пустоши-то. Немерено.

Я понял, что старик больше ничего про моего деда не расскажет, засобирался уходить и встал с чукрбачка.

- Ну ладно, пойду я.

- А ты чего приходил-то, - кивая на термос, проговорил, - если за ентим самым, дак у моей старухи есть.

- В следующий раз обязательно приду. Там вон вроде заправка пришла, - и я, подхватив с земли пустой термос, поспешил назад к вагончику.

Владимир Золотенин.

с. Смоленское.